Я в себе леденящий гул не всегда носил, не всегда остриё кровоточило за плечом.

Тень уставшей земли ходила вокруг оси, я всегда расставался первым, ровняя счёт. Что бояться нельзя, и – тем больше – нельзя просить, знал, и только одно лишь горело во мне сильней: то что верить мне нужно – пока только хватит сил, пока крутится жернов в проклятом колесе. Молодая вода открывала пути весне, разгоняла теченьем то самое колесо. Я, уверовав, верил – во всё, и, поди, во всех, кроме разве того, кто однажды нас всех спасёт.
И пожалуй хорошим был день, как туда забрёл – а с чего б это дню и внезапно – да стать плохим Не последняя юга, не финиш, не Рагнарёк – и в ушах доиграть успел мой любимый хит. Всё тянулась экскурсия, в конце завели в музей: мы прошли сквозь порталы – по вымершим городам. Знаки, руны и кости – есть на что там и поглазеть: прах забытых историй – последняя смерти дань.
И ещё постамент. Шириною что саркофаг. (Что была за табличка – не вспомню, ну хоть убей!..) И какого бы чёрта тогда я подумал так! Видно, если молился – то значит, богам не тем. Разливая чернила, сползалась к колоннам тьма (а я будто бы влип в ней – стоял и, дурак, смотрел), и обняла плиту, как дитя обнимает мать – и огромную тварь, растянувшегося на ней: вроде пса – хвост и лапы. В стекающей тишине ловят иглы ушей несбывшуюся печаль. Только крылья нетопыря – безлунных небес черней мёртвый камень укутали ровно бы ткань плаща. Вы б видали – клянусь, подумали б, что живой – раны жизни резец искуснейше бередит: ещё чуть – разрывая мрак, оголтелый вой вдруг сорвётся, дробясь, из каменных недр груди. Время – первый побег, время – свитый на горле цикл, и неясная тяга оказалась меня сильней… Монохром повернулся полюсом – антрацит, и провалом глаза – что привет первозданной тьме.
Как-то и не заметил – внезапно пропали все. Где-то там, за стеной, продолжала расти трава…
Тяжеленные лапы двинулись на плите, и огни оживили мёртвый обсидиан.
«Призывал уже солнце – его неизбывный жар, призывал и луну – чистейший небесный шёлк. Невысокие ставки – что в силок угодит душа, только ты – погляди-ка! – назло всем смертям пришёл. Эти стены – наркоз¹ для нанесенных жизнью ран, но манок неплохой, ну а где вас ещё ловить На стеклянных гробах только Время возводит храм – нету свыше указа для времени и любви. Приходи, погрузись же в извечную пустоту, пусть забвенья река тебе станет сестра и мать. Я достаточно уже брюхом нагрел плиту – к Стражам новая кровь нечасто течёт сама».
Я особо не разбирался что там почём – пыль ложилась на плоский камень да блекнул свет. Зал покинул, не оглянувшись, что за плечом – гулкий хохот до самых дверей мне летел вослед. Жизнь на месте стоять не любит – летит вперёд, сотню раз всё быльём успело бы порасти…
Стало скоро мне снится, что кто-то меня зовёт, словно просит прийти – да за руку увести. Что уже заждалась невыплаченная дань, что колосья едино рушатся под серпом… Я вставал, загонял сновидения на чердак, запивал все их горьким кофе – и всё на том.
А потом пришло лихо – и взяло нас всех в кольцо. Вот бы вызнать заранее имя своей беды… Постучалась война – кто же знает её в лицо Нас таких было много – не знавших и молодых. Мы засели втроём в подвале – чумной отряд. На восточном краю набухала нарыв-гроза… Всё болтали, мол, третий день тут на сухарях – и дождёмся ль подмоги А погода – хозяин пса… Воробьиная ночь, точно плачущая вдова – сплошь закутана в чёрное: копоть да пенный дым. По разрушенным улицам катит девятый вал: беспросветная смесь стихии и темноты. Мир затоплен войною, мир выцветший, что пятак – лист бумаги, размытый чернилами и водой. Вдруг завыла собака – протяжно, надрывно так, точно сам небосвод вдруг заплакал над головой… Разом переглянулись – и бросились все к окну, лишь глаза у нас стыли – что выбитая дыра. Тучи мчались, кляня предательницу-луну, да на улицах опустевших – вода и мрак. И один, побледнев (как по горлу прошлись ножом), прошептал, будто вой тот значит – пожар иль смерть…
Я б разрушенный город, клянусь, сам до пепла сжёг.
Если б только вода, конечно, могла гореть.
Я вернулся домой. Нежданно да повезло: с пустяковым раненьем в плече – и дырой в груди. Мир свихнувшейся яви нельзя разделить со сном – и видения чаще повадились приходить. Зов звучал всё настойчивей – каждый проклятый раз как в горячке метался по скомканной простыне… Лишь цветы неживые – угли в провалах глаз жгли мне разум, во тьме расцветая ещё сильней.
…Я ворвался тайфуном в чёртовый тот музей – к силуэту, плывущему в бархатной полутьме. Острым ухом вбирая тлен, пустоту и свет, он стоял так же – холоден, пуст, одинок и нем. Я кричал: “Я не тот, возврати же мне мой покой, столько боли чужой не осилить и не объять. Всё возьми – но отдай только право мне быть собой. Забери всё что хочешь – верни только мне меня!”
Знать, беззвучие – пытка, под пылинок во тьме полёт, пока в венах безумие начало прорастать… Через несколько жизней тронулся вечный лёд, разбудил тишину содрогнувшийся пьедестал.
“Человеческой силы не хватит принять свой рок. Жаждешь выбора – что же, мне это легко понять. Только выбора нет – кто переступил порог, и возврата к началу – поверившему в меня. Я не в силах вернуть – то что вовсе не забирал, и не вправе открыть – в грядущем тебя что ждёт. Провожать чьи-то жизни – не самый счастливый дар. А тебя я оплакал тогда ещё – под дождём. Ты весьма неразумно называешь нигредо злом. Мы – адепты омеги², материя пустоты. Когда солнце империй вдруг рухнет за горизонт – во всеобъемлющем мраке останемся я – и ты”.
Слово кануло в вечность, впечатав себя в скрижаль – только голос, колеблющий своды, во тьме затих. Первозданнейший мрак скрыл зрачков перманентный жар, и огни преисподней снова потухли в них.
Что-то – ржаво и тяжко – под сердцем оборвалось… Слеп от ярости, слёз, затопившего разум зла
Я ударил гранит –
Кулак пролетел насквозь.
Ну а после упал на плиты и зарыдал.
Уводя ночь на плаху, не веря и не любя, приближался рассвет – нетронут, велик и чист. И когда взошло солнце – я в нём не нашел себя. Во что, видимо, верил – в итоге и получил.
Бег вселенских эпох нашей вечности нипочём. Тень земли так же мчится по кругу, стирая ось.
Слабый отсвет косы вяжет марево за плечом. И всегда рядом тень из мрака и света звёзд.
¹ – наркоз – общая анестезия – конечно, не применяется для обезболивания ран. Художественный оборот.
² – последняя буква греческого алфавита, здесь: символ конца, завершения.
© Lastik