Зачем мы гадаем и слушаем интернет-конспирологов Когнитивный антрополог о том, почему мы охотно принимаем за истину всё что угодно

Могут ли когнитивная психология и эволюционная биология объяснить устройство наших сообществ и формирование гендерных ролей или религиозных верований Когнитивный антрополог Паскаль Буайе уверен, что да: результаты его исследований представлены в книге 2018 года «Анатомия человеческих сообществ», изданной на русском при поддержке Фонда «Эволюция». Публикуем фрагмент из нее, посвященный поискам истины в различных человеческих сообществах успешным и не очень.
Если хотите, чтобы подобные книги переводились и публиковались чаще поддержите краудфандинговую кампанию фонда «Эволюция», которая продлится до 20 октября.
Процедуры гадания известны издавна и почти повсеместно. Люди верят, что полет птиц или бросок костей даст им информацию, которая в известной степени окажется точнее, чем обычные суждения и мнения. В большинстве случаев гадание относится не столько к будущему, сколько к недоступным наблюдению сторонам происходящих событий. Гневаются ли на вас предки Завидуют ли родственники вашему успеху Верна ли вам ваша половина и можно ли доверять деловому партнеру И т. д.
Во всех этих случаях гадающий получает нечто отличное от экспертного мнения или мудрости и связанное с некой техникой, которая, как предполагается, дает гарантию истины. Почему люди прибегают к такой технике
Скептическое отношение к гаданиям далеко не новость еще Цицерон отзывался о них в весьма крепких выражениях. Но существует рынок таких гарантий, отсюда успех гадателей и медиумов, в том числе и в современном индустриальном обществе, официальные институции которого высмеивают или презирают гадания.
Что делает гадания столь притягательными Почему внутренности жертвенных животных дают сведения, которые невозможно получить от компетентных и мудрых людей Почему колода карт говорит о вашей семье нечто более важное, чем может сказать близкий друг Иными словами, почему этой процедуре вообще придается значение
Возможно, ответ заключается в том, что процесс гадания завершается результатом, который подлежит толкованию, а не формулируется точно.
В самом деле, в гадательных ритуалах постоянно подчеркивается, что ни прорицатель, ни его аудитория никак не влияют на результат. Карты перетасовываются, и никто не может угадать, как они лягут и в каком порядке. Кости бросают так, что невозможно угадать, какие числа выпадут. Полетом птиц нельзя управлять, а внутренности барана никто не видит, пока его не принесут в жертву.
Иными словами, что бы ни «говорило» пророчество, прорицатель лишь передает сообщение. В реальности дело подчас обстоит иначе, но попытка отстраниться от авторства предсказания говорит сама за себя. Является ли акт гадания механическим (например, с помощью игральных костей) или вдохновенным пророчеством, тот, кто формулирует прорицание, подчеркивает, что он только посредник, а не источник истины. И он, и его клиенты едины в предположении, что за предсказанием стоит некая реальность, что оно не может быть иным и то, как летят птицы или катятся по столу брошенные кости, на самом деле определяется гаданием.
Именно беспристрастность случайной процедуры объясняет, почему в некоторых обстоятельствах гадание выглядит предпочтительнее доступных альтернатив.
В Либерии, чтобы установить виновность подозреваемого в убийстве, иногда прибегают к испытанию так называемым деревом красной воды (эритрофлеумом гвинейским). Подозреваемому дают выпить настой листьев этого дерева, сильный яд которого в теории должен быстро убить его, если он виновен. Отказ пройти это испытание приравнивается к признанию вины. Безусловно, испытание ядом это не оптимальный процесс поиска истины. Иногда яд убивает, иногда нет, но, конечно, это не слишком соотносится с виной обвиняемого.
И все же по сравнению с другими процедурами, применяемыми в этих краях, метод хотя бы минимально беспристрастен, что делает его, по мнению некоторых правоведов, значительно более эффективным, чем использование дорогой и в значительной степени коррумпированной системы официального правосудия в Либерии. Испытание ядом доступно всем и за небольшую цену обеспечивает некоторую неслучайную (хотя и не полностью достоверную) информацию о виновности.
Это подводит нас к еще одной заметной сфере эпистемических институций юридическому спору. В самых разных культурных ситуациях люди устанавливали правила доказательства и выводов, которыми могли бы руководствоваться судьи при сборе свидетельств и установлении ответственности и вины. Очевидно, что у западной правовой традиции здесь нет монополии: к примеру, сложные наборы норм такого рода обнаруживаются в китайской классической правовой традиции. Похожие примеры отыскиваются и в некоторых бесписьменных культурах. Например, жители островов Тробриан разработали сложную систему норм и доказательств, связанных с владением землей и решением споров из-за нее.
Третий и самый яркий пример это развитие научных институций и, в более широком смысле, весьма маловероятного вида социальных взаимодействий, которые породили научные исследования в том виде, в каком мы их знаем.
Десятилетия социологических исследований показали, что наука не плод деятельности отдельных умов, для нее требуется чрезвычайно специфическая социальная организация. Однако трудно определить, что же такого особенного в этом конкретном социальном взаимодействии, почему именно оно производит точные знания, обладающие большой объяснительной силой.
Возможно, этот вопрос удастся прояснить, приняв в расчет виды когнитивных способностей и сформировавшиеся в ходе эволюции мотивации, активируемые в контексте научной деятельности, однако этот проект пока находится на начальной стадии.
Наличие институций, которые призваны устанавливать истинность, наводит на мысль, что наше эпистемическое будущее не совсем уж мрачно и человеческий род не обязательно обречен все глубже тонуть в океане ложной информации. Хотя в ответ на такое оптимистическое заявление можно напомнить, что есть две причины, из-за которых технология, в особенности общение в интернете, способствует распространению «мусорной» культуры.
Во-первых, как все мы знаем, постоянное развитие интернета удешевляет получение информации и делает затраты на ее распространение совсем ничтожными. И не только из-за дешевизны связи, но также и из-за резкого снижения значения репутации.
Вернемся к малым сообществам. В таких группах обвинение, к примеру, в колдовстве может обойтись очень дорого. Нельзя знать наверняка, поднимутся ли люди против обвиняемого в колдовстве. И обвинитель может дорого заплатить, если окажется, что, кроме него, никто не обвиняет этого человека. Вот почему обвинения такого рода выдвигаются только после долгого периода тайных совещаний, а в некоторых местах никогда не бывают публичными. Напротив, в современном мире интернет допускает одновременно и анонимность, и географическую удаленность, фактически сводя к нулю социальную цену обвинений и распространения слухов. Неудивительно, что слухи и крестовые походы в интернете отличаются столь злобным тоном, так быстро возникают и часто так широко распространяются.
Во-вторых, глобальное распространение интернета подогревает наши худшие стремления к созданию и распространению «мусорной» культуры, обманывая наш разум иллюзиями согласия. К примеру, в небольшой группе или в деревне тот, кто выступает, например, с новой трактовкой магических верований, скорее всего, найдет очень немного последователей, готовых разделить его странные взгляды.
Напротив, в современном мире с миллиардами интернет-пользователей многие тысячи человек почти наверняка станут распространять практически любую легковесную чушь. Очень похоже, что доступный интернет внушает каждому человеку преувеличенное чувство одобрения его идей другими, иллюзорного консенсуса склонность, которая уже изучалась исследователями.
Этот эффект может усиливаться из-за иллюзии, что все источники информации независимы. Если мы обнаруживаем, что тысячи людей соглашаются с нами, например в том, что миром на самом деле правят пришельцы-рептилоиды, нас восхищает тот факт, что столь много великих умов мыслят одинаково. Может показаться, что все они независимо друг от друга пришли к одному мнению, хотя сходство лишь в том, что они заглянули на один и тот же сайт.
В свете этих обстоятельств единственной контрстратегией могли бы стать попытки сделать истину полезной. Если существует огромный спрос на информацию от других, то должен быть и очень большой рынок для институций, обеспечивающих контроль за качеством этой информации.
Значит, оценивание претензий других людей на истину может стать востребованным сервисом, который может быть выражен в денежном или репутационном эквиваленте.
Можно возразить, что это способно привести к дурной бесконечности, когда за одних поручителей должны будут поручиться метапоручители и т. д. Однако эта проблема возникает только в том случае, если кто-то будет стремиться к «железным» гарантиям эпистемического качества. На деле в этом нет необходимости. В действительности достаточно гарантий достоверности, делающих цену производства ложной информации слишком высокой, чтобы тратить время и силы на изготовление фальшивок.

.