Почему мы желаем только того, чем не обладаем Отвечают Платон и Аристотель

Почему мы желаем только того, чем не обладаем Отвечают Платон и Аристотель Издательство Individuum выпустило на платформе Boomate книгу «Хаос любви» доктора философии Си Ди Си Рива, в ней автор

Издательство Individuum выпустило на платформе Boomate книгу «Хаос любви» доктора философии Си Ди Си Рива, в ней автор исследует влияние детских воспоминаний, сексуальных предпочтений, сентиментальности, склонности к насилию и других факторов на наши представления о любви. «Нож» публикует фрагмент, в котором автор сравнивает современное понимание любви с тем, что думали о непреодолимом влечении к другому древнегреческие философы. Хотите узнать, кто вы в мире сердечных привязанностей платоник или перипатетик читайте дальше.
По Платону, любовь это желание, тогда как желание суть нехватка, пустота телесная (голод, жажда) или душевная (невежество). То, что заполняет пустоту, удовлетворяет желание, а то, что заполняет ее надолго, доставляет наиболее сильное и длительное удовольствие:
«Раз бывает приятно, когда тебя наполняет что-нибудь подходящее по своей природе, то и действительное наполнение чем-то более действительным заставляло бы более действительно и подлинно радоваться подлинному удовольствию, между тем как добавление менее действительного наполняло бы менее подлинно и прочно и доставляло бы менее достоверное и подлинное удовольствие».
Если пустота находится в дырявом сосуде (теле), а наполнение разлагается (еда), то ее нельзя заполнить раз и навсегда: сколько бы мы ни ели, вскоре мы опять проголодаемся, так как пища будет поглощена и выведена из организма. Однако если речь идет о пустоте вечно сущей души, ее можно навечно заполнить: у души нет протечек (и пищеварительного тракта), а ее наполнение (познание истины) неизменно.
Эта картина чрезвычайно привлекательна, поскольку резонирует с настоящей феноменологией желания. Без сомнения, именно поэтому она продолжает находить сторонников: «Некогда, прежде чем боги разделили нас пополам, мы были совершенными существами. Теперь мы несовершенны, обречены любить и желать недостающую половину, которая вернет нам завершенность».
Эту хорошо известную историю Платон влагает в уста Аристофана в «Пире». В наши дни ему вторит Октавио Пас («любовь это не желание красоты, а тоска по завершенности») и многие другие авторы. «Некогда, прежде чем воплотиться, души жили с объектом прекрасным самим по себе, который воздавал должное нашей любви, блаженно заполняя пустоту душ».
Пересказанная с конативной точки зрения, эта история становится платоновской историей о припоминании и философии как подготовке к смерти-как-развоплощению и возвращению к первозданному блаженству. (Замените «прекрасное само по себе» христианским «Богом», и получите «Исповедь» Августина.) «Некогда, прежде чем отец кастрировал нас (и до травмы рождения), мы жили с объектом нашей матерью, который всегда отвечал взаимностью на нашу любовь».
Это упрощенная до крайности фрейдистская история. Единственное различие между ними состоит в том, что аристофановская и платоновская пустота или нехватка у Фрейда оборачивается возбуждением, ищущим разрядки, которая вернет организму желаемый покой.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что главный представитель эротического платонизма это фрейдист Жак Лакан. Желание лежит в основе естества лакановского человека (как и его платоновского предшественника). Отличие заключается в том, что платоническое желание является рациональным желанием мудрости, тогда как лакановское бессознательно и потому (как и все бессознательные желания, с точки зрения Лакана) сексуально. Но если отбросить это различие, истории параллельны.
«Желание это отношение бытия к нехватке. И нехватка эта как раз и есть нехватка бытия как такового. Это не просто нехватка того или иного, а нехватка бытия, посредством которого сущее существует», пишет Лакан. Мы существуем как существа желающие, потому что не полностью наполнены бытием, нам всегда чего-то не хватает.
Лакановский психоанализ призван объяснить бессознательное желание: «Субъект признает свое желание и называет его вот результат эффективного психоаналитического воздействия». Но поскольку бессознательное по сути своей непознаваемо, ни одно объяснение не может охватить полностью бессознательное желание и его функцию. (Эмбриональные понятия не имеют точных взрослых аналогов.) Всегда остается что-то, что Лакан называет objet petit а, «объект малое а».
Objet petit а невозможно овладеть, в отличие от его платонического аналога. Когда неопровержимое описание красоты дополняется или заменяется созерцанием Формы красоты, любовь достигает полного удовлетворения, а пустота заполняется раз и навсегда. Это первый признак фундаментальной проблемы платонической любви. Мы желаем только того, чем не обладаем (взгляд, который разделяет и Пруст, как мы видели).
Но удовольствие от полного обладания убивает желание, а вместе с ним и неполное существо, сущность которого оно составляет. Взаимная любовь это смерть.
Превращение платоновского дара любви вечно эротичному Сократу в его противоположность это ирония, которая, надо думать, повеселила бы самого Сократа.
По Платону и Лакану, «бытие» функционирует как существительное, именующее цельный, в полной мере наличествующий объект или состояние. Для Аристотеля же оно подобно глаголу. Этот грамматический или понятийный сдвиг приводит к совершенно иной концепции желания. Аристотель утверждает, что все мы желаем (по крайней мере, если мудры) хорошо жить, то есть желаем некоторого процесса, а не объекта.
Различные объекты, которые мы желаем, способствуют этому процессу. Мы не хотим просто обладать ими как чем-то, что заполняет пустоту подходящих по форме психических ниш; скорее, нам хочется их использовать или наслаждаться ими так, чтобы это улучшало нашу жизнь. Желание жить хорошо удовлетворяется проживанием хорошей жизни. Но она не может заполнить и убить эту пустоту. Хорошая жизнь не прекращает заполнять ее, оставляя актуальной.
На первый взгляд, это более привлекательная картина, чем у Платона. Однако и она содержит фундаментальную платоновскую ошибку: тягу к вечности. Если бы только, фантазирует Платон, мы были не движущимися тенями, а недвижными, неизменными хозяевами теней. Если бы только «бытие» было существительным, а не глаголом.
Ничего страшного, отвечает Аристотель: хоть это и глагол, его парадигмальная и центральная коннотация такова, что оно может быть и существительным. В этом смысле бытие есть деятельность (energeia), а не процесс (inesis). Скажем, строительство дома это процесс. В каждое мгновение, когда вы его исполняете, он еще не исполнен. Поэтому каждое мгновение он остается незавершенным. Но рано или поздно он должен закончиться: как только дом построен, строительство завершено.
Сравните это с хорошей жизнью. Она представляет собой деятельность, поскольку в каждый момент времени вы и хорошо живете, и хорошо пожили. Более того, в природе хорошей жизни нет ничего, что мешало бы жить ею вечно. В каждый момент времени хорошая жизнь завершена и нет конца таким мгновениям.
Таким образом, деятельности, как и платоническому сущему, свойственно полное присутствие. И все же она может длиться вечно. Вот почему аристотелевский бог, как наилучшая из сущностей, суть деятельность.
Когда Энобарб говорит о Клеопатре, что «она тем больше возбуждает голод, чем меньше заставляет голодать», он наполовину аристотелизирует ее. Но его слова содержат и намек на кое-что другое: Клеопатра, полностью заполняя пустоту, тем самым расширяет ее. Именно эта возможность указывает на тягу Аристотеля.
Платоническое бытие вечно наполняет желание, но убивает в процессе. Аристотелевская деятельность наполняет желание в каждый момент времени и может делать это вечно, тем самым оставляя его актуальным, живым. Тем не менее она все равно задерживает развитие желания, удерживая его в обсессивном (хоть, возможно, и приятном) бессменном паттерне. Может быть, богу, которому некуда развиваться, задержка развития и не помешает, но для простого смертного в ней нет ничего хорошего.
Желание, которое не удовлетворяется навсегда, можно удовлетворить на время. Сытный ужин утоляет голод, даже если мы снова проголодаемся. Это означает, что в будущем, если повезет, даже старые желания будут удовлетворяться по-новому. Так или иначе, наши желания многочисленны и разнообразны. Когда одно удовлетворено или подавлено, возникает следующее. А если и нет, старые желания изменяются и расширяются: то, что утоляет аппетит неофита, не годится для гурмана.
Кроме того, множество наших желаний не фиксировано. Новые то и дело добавляются, прежние исчезают. Мир так устроен. Желанию вредит не что-то внутренне присущее ему или метафизическое, а нечто внешнее, историческое и контингентное нечто, связанное с нами, с историческими обстоятельствами и пространством, учрежденным нашей любовью.

.

Предыдущая запись Британский иллюстратор Jonathan Edwards делает разные скетчи на разные темы.
Следующая запись Полезные конфеты

Ваш комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *