«Бабья дорога»: как российские женщины преодолевали профессиональные запреты и утверждали себя в обществе
В XVIII столетии лекции профессиональным акушеркам читали не имевшие практического опыта «профессора бабичьего дела», а первая россиянка, получившая степень доктора медицины, была вынуждена работать на хуторе, несмотря на международную известность. Станислав Флинт — о том, как, преодолевая общественное сопротивление, женщины дореволюционной России утверждали себя в самых разных сферах деятельности.
В веках
Василий Иванович Сергеевич в незаслуженно малоизвестном труде «Древности русского права» пишет, что словом «роба» в древнерусских документах называли исключительно несвободных женщин (несвободных мужчин называли холопами). Слово «роба» имеет один корень с «робить» — еще недавно широкоупотребительным синонимом слова «работать», но в «Русской правде» употребляется и в смысле «обращать в рабство». Убийство робы-рабы причиняло хозяину материальный вред, и если оно было совершено без причины, «Русская правда» обязывала убийцу заплатить шесть гривен (правда, жизнь кормилицы — женщины, кормящей грудью чужих детей, оценивалась дороже — в 12 гривен, а беспричинное убийство холопа лишь в пять гривен; при этом «причиной» здесь могло послужить словесное оскорбление холопом холоповладельца).
В сделанных Сергеевичем извлечениях из дворцовых разрядов и боярских книг, среди окольничих, дворецких, конюших, постельничих (тех, кто следил за княжеской постелью и бельем), сокольничих, стряпчих и стольников (тех, кто на княжеских застольях подносил кушанья и подливал напитки) — различной прислуги, давшей начало многим отечественным дворянским родам, мы совершенно не встречаем женских имен. В традиционном обществе даже постельничий — вполне себе государев человек, то есть исполнитель специфической формы чиновничьей должности. Должности же эти уже узурпированы мужчинами (даже если обязанности предполагают заботу об испражнениях короля и о своевременном опустошении им кишечника или уход за королевским пенисом и мошонкой, как у ломи-ломи или ками капу — стольников океанийских монархов, описанных Милославом Стинглом в книге «Таинственная Полинезия»).
Легендарные, разной степени надежности, сведения из летописей об одной из основательниц Киева — Лыбеди, о дипломатической деятельности дочерей Ярослава Мудрого, об участии в битве с мамаевыми полчищами переодетых в мужское платье княжеских дочерей и о других женщинах из княжеских родов — активных участницах вечных феодальных игр и смертельной грызни между родственниками за стол (княжение и владения), безусловно, не могли не иметь под собой каких-то реальных фактов «неженской» деятельности женщин. Не на пустом месте, вероятно, появились и былинно-сказочные образы богатыриц или полениц (поляниц) от Василисы Микулишны до жены и дочери Ильи Муромца.
Не нужно забывать также, что разные классы и общественные страты всегда имели разные представления о допустимых для женщин занятиях.
Отсюда в массовом сознании полярность образов древнерусской феминности: как отмечает Наталья Пушкарева в книге «Женщины Древней Руси», в связи с началом русской государственности женщин представляют и как «теремных затворниц», и как военно-феодальных «амазонок» а-ля княгиня Ольга, способных на хладнокровные полицейско-карательные действия.
Ослабление патерналистской опеки с удалением от центра империи, экстремальные обстоятельства войн, эпидемий и неурожаев, давление экономической необходимости — это условия, в которых женщины справлялись, пусть нередко вынужденно, с любой работой. «Неженские» в представлениях привилегированных сословий или просто городских жителей дела часто парадоксальным образом делали гораздо более эмансипированными провинциальных крестьянок или даже женщин из архаических обществ имперской периферии. Но внутри даже только крестьянского мира взгляд на допустимые для женщин занятия разнился: на Русском Севере — не то же, что на юге или в Малороссии. И всё же общие традиционные представления о границах мира русской крестьянки описываются поговорками: «Бабья дорога — от печи до порога» и «Добрая кума живет и без ума».
Различия в нормах женского поведения и их общественном одобрении существовали, конечно, между столичными дворянками (или мещанками) и женщинами этих же сословий в губернских (уездных) городах. Немаловажными факторами выступала также принадлежность к субэтносу или конфессии. В патриархальных деревенских семьях огромное значение имело место женщины в системе родства.
Даже оставаясь на полях только отечественной истории и только ее дореволюционного периода, «неженские» дела оказываются темой крайне многослойной, но можно рассмотреть их не в региональном, историко-правовом или сословном разрезе, а в соответствии с упрямым утверждением женщинами себя в тех сферах деятельности, которые «традиционно» (часто и юридически) принадлежали мужчинам. Условно эти сферы можно разделить на интеллектуальные (политика и дипломатия, медицина, наука, искусство) и экстремальные (война и армия, техника, спорт), хотя четкие границы между ними провести будет сложно (разведка, путешествия или полевая хирургия — занятия, безусловно, и связанные с опасностью, и требующие интеллекта).
Интеллектуалки
Отечественная неопределенность критериев престолонаследия нередко открывала женщинам двери в большую политику: иногда как полновластным княгиням, царицам, императрицам, иногда как регентшам. Дипломатические (нередко и разведывательные) задачи выполняли сестры и дочери русских монархов, вступавшие в браки с иностранными аристократами. Так, Елена — дочь Ивана III, выданная в 1496 году замуж за литовского князя, — умно и тонко проводила в жизнь московские интересы: поддерживала и консолидировала единоверцев (до конца жизни она оставалась в греческом законе, то есть православной), посредничала в переговорах о мире между вечно воюющими Литвой и Русью.
Наталья Пушкарева пишет о более чем пятидесяти русских аристократках, которые только в период с X по XV столетия отметились заметной внутри- и внешнеполитической деятельностью.
Кроме образов из сказок и былин, а также сведений, требующих крайней осторожности, из летописей, мы мало осведомлены о профессиональных ролях женщин в домосковский период, но представляется логичным, что практика родовспоможения уже и тогда являлась женской. В общественном восприятии эта деятельность граничила с ведовством. Обучаясь через наблюдение и подражание, повитухи хранили в памяти и творчески применяли обширные народно-акушерские знания.
Повивальное дело некоторые исследователи считают первой официально признанной оплачиваемой профессией женщин в России, хотя его укоренение в этом качестве проходило не безболезненно. Любопытно, что практическое родовспоможение, долгое время обходившееся без теоретической медицины, затем идет с ней как бы параллельно: в XVIII веке, когда государство начинает законодательно регламентировать повитушество, повитухам читают лекции профессора бабичьего дела — не имеющие практического акушерского опыта медики-мужчины.
Вплоть до начала XX века медицина (как и педагогика) — дело мужское, и прежде, чем женщины прорвались на отечественные медицинские факультеты и кафедры, в общественных дискуссиях беспрестанно воспроизводится идея, о том, что женщина-врач — это абсурд и апогей безнравственности. Выпускнице Медико-хирургической академии Варваре Кашеваровой-Рудневой — первой женщине, защитившейся по медицине в России (1860-е годы; ее специальность — венерические болезни, акушерство и гинекология) — ни ее золотая медаль, ни степень доктора не гарантировали достойной врачебной практики или преподавательской работы. Более того, общественность подвергла женщину травле. Варваре оставалось только отстаивать честь в судах, врачевать на провинциальном хуторе, писать научные труды и автобиографические произведения.
«Уставом повивальным бабкам» 1789 года государство делало повитух своеобразными чиновницами: им вменялось в обязанность докладывать в Медицинскую коллегию о рождении «странных и необычных уродов», не заниматься лично «плодоизгнаниями» и устанавливать их факты, а также факты «лишения девства». В первой половине XIX века должности повивальных бабок появились в системе имперского министерства внутренних дел. Многие роженицы в это время доверяют больше деревенским повитухам-самоучкам, а не профессиональным повивальным бабкам.
Появление повивальных школ свидетельствует о попытках демографического планирования со стороны государства. В допетровское время к проблемам материнства и детства оно еще безразлично: ребенок воспринимался как недоразвитый взрослый, а в общественном сознании лечение заболевших младенцев, к примеру, считалось делом греховным. Большая детская смертность трактовалась как промысел высших сил, которым нельзя препятствовать.
Как и прочие реформаторские мероприятия (и петровские, и александровские), поворот государства к защите материнства и детства шел под давлением капиталистических отношений. Интересным явлением здесь стала интенсивная гуманизация отношений между матерями-дворянками и их детьми, отмеченная Юрием Лотманом в «Беседах о русской культуре».
Заменяя религиозные сваи своего мировоззрения на светские (литературу, искусства, просвещенческую философию, ученые занятия), под влиянием идей Руссо о возврате к природе дворянки начали сами кормить грудью своих детей, ребенок стал привлекать значительно больше внимания и уважения (появляются детская одежда, детские комнаты, представления о необходимости детских игр как педагогической технологии и отказ от розог). Эти жизненные модели постепенно перенимают женщины других городских страт.
В 1770–1790-е годы уже формируется тип женщины-читательницы — и материнские книжные шкафы составляют круг первого чтения и девочек, и мальчиков (отсюда гуманистические идеалы декабристов и самоотверженное поведение их жен). Этот женский тип дал и хозяек литературных салонов. В салонах шли бесконечные художественные чтения и философские диспуты, на которых всегда так рвались присутствовать многие лучшие умы своего времени. Хозяйкой такого салона была ночная княгиня Евдокия Голицына — первая русская женщина, написавшая математический трактат (это было в 1835 году, а через 39 лет Софья Ковалевская станет первой в мире женщиной — профессором математики). В салоне «царицы муз и красоты» Зинаиды Волконской ставились спектакли и оперы, ученые спорили с поэтами, философы делились сюжетами с художниками, а сама хозяйка писала стихи и сочиняла музыку.
Сегодня нам трудно увидеть в чтении женскую эмансипационную практику, но только приобщение женщин к книге могло дать между 1810-ми и 1830-ми годами около трех десятков имен отечественных писательниц, а ведь литературные опыты в то время — еще одна мужская вотчина.
Умершая семнадцатилетней петербурженка Лиза Кульман переводила, писала стихи на восьми языках и сочиняла сказки. В тринадцатый день рождения она получила письмо от Гете, который пророчил поэтессе почетное место в литературе. Уже через десять лет после ее смерти заточенный в Свеаборгской крепости декабрист Кюхельбеккер посвятит девушке стихотворение: в нем Кульман на равных входит в страну поэзии, где пребывают Гомер, Эсхил, Вергилий, Данте, Тассо и Шекспир.
В пореформенный период в России оформляется женское освободительное движение. Однако еще до великих реформ первая отечественная экономистка Мария Вернадская обращалась к женщинам в своих статьях со страстным призывом не подчиняться традиции и, чтобы выйти из-под мужского гнета, перестать смотреть на труд как нечто постыдное.
«Перестаньте быть детьми, попробуйте стать на свои собственные ноги, жить своим умом, работать своими руками, учитесь, думайте, трудитесь, как мужчины, — и вы будете также независимы, или, по крайней мере, в меньшей зависимости от своих тиранов, чем теперь».
Идеи Вернадской крайне смелы для своего времени. Она писала о том, что нельзя насильно ограничивать интересы женщин семейным кругом: не каждая может быть хорошей хозяйкой и талантливой воспитательницей — и это нормально. Равные от природы умственные потенции мужчин и женщин в условиях снятия всех образовательных и профессиональных барьеров принесут обществу огромную пользу. Вернадская считала, что машины индустриального мира нивелируют все преимущества грубой мужской силы, а в крестьянках, няньках и горничных, работающих почти наравне с мужьями, видела женщин более свободных, чем представительницы «высшего круга».
Борьба за право заниматься «мужскими» делами рождалась из потребности женщин занять более устойчивые экономические позиции в обществе и была крепко переплетена с борьбой за женское высшее образование. Шестидесятницы упрямо утверждали себя в «неженской» публичной сфере.
Шаг за шагом новые женщины завоевывают книгоиздание, переводческую и научную работу, журналистику, живопись, телеграфирование, бухгалтерское дело, фармацевтику, агрономию, юриспруденцию, отстаивают право посещать публичные лекции и библиотеки.
Государство (через рескрипты, консервативную публицистику и церковь, которая часто играла роль идеологического министерства) объясняло нарастание эмансипационных тенденций западной «искусственной агитацией» и обосновывало ограничения профессиональной женской активности тем, что работа вне дома губительно отразится на нравственности, поставит под угрозу ценность семьи. Также, да еще некими особенностями женского ума легитимировались и ограничения прав женщин получать одинаковое с мужчинами образование. Государственный консерватизм вступал в резкое противоречие с укоренявшимся в России рынком: барьеры здесь чередовались с послаблениями, а затем с новыми барьерами.
Доступ к большинству хорошо оплачиваемых должностей в империи был перекрыт для женщины отсутствием университетского диплома. Ольга Валькова, исследовавшая процесс российской институализации женской научно-исследовательской деятельности, отмечает:
«Для того чтобы признать юридическое право женщин на получение высшего образования и последующие занятия научной, медицинской, юридической или преподавательской деятельностью, требовалось изменить многовековое, освященное традициями, религией, законами положение женщины в обществе».
Первые российские женщины-ученые часто работают дома или «под прикрытием» прогрессивных супругов. Не имея официальных научных регалий и оплачиваемых научно-педагогических должностей, они наполняют кабинеты коллекциями минералов и насекомых, занимаются их систематизацией, иногда выступают с докладами в ученых обществах и ведут переписку с коллегами, организовывают научно-просветительские выставки. К 1917 году отечественная история науки уже знает путешественниц и крупных специалисток в географии (Татьяна Прончищева, Ольга Федченко, Александра Потанина, Мавра Черская), в геологии (Анна Миссуна) и палеонтологии (Мария Павлова, Анна Амалицкая), в астрономии (Лидия Цераская, Нина Субботина), в математике (Надежда Гернет), в исторической науке (Елена Лихачева, Александра Ефименко, Екатерина Щепкина) и в философии (Любовь Аксельрод).
В многоукладной экономике рубежа XIX и XX веков в сфере женских дел старое сосуществовало с новым. Из дворянок, мещанок и купчих (реже из крестьянок) вышли фабрикантки и предпринимательницы. Горнозаводчица Надежда Стенбок-Фермор выплавляла чугун, медь и золото и единолично управляла крупным торгово-промышленным консорциумом, отличаясь при этом довольно консервативными жизненными установками. Только на ее золотых приисках в 1866 году работали 1577 рабочих, а годовая добыча составляла 560 кг (2% общеимперской).
Повсеместно потянувшиеся в город на заработки крестьяне (это явление описано в литературе как отходничество) меняли не только свой образ жизни, но и своих жен, матерей, сестер: последние вынужденно заменяли мужчин в традиционно их делах. Позже появилось и женское отходничество.
Путь женщин во многие интеллектуальные профессии (сами по себе требующие способностей) и сегодня всё еще может быть сопряжен с преодолением если не законодательных препон, то общественных предрассудков. И это иллюстрирует невероятную женскую волю к победе.
