Зачем на севере снег убирать
Вы когда нибудь видели северное сияние Последнее время его ловля вошла в моду, а название посёлка Териберка — единственного доступного простым смертным выхода к Баренцеву морю — стало звучать всё чаще. Моде поддались и мы с другом. Но от этого чрезвычайно заезженного места нас спасла погода. Всю неделю нашего пребывания в Мурманской области шел рыхлый, но очень настойчивый снегопад, который было не под силу переварить недостроенной дороге до Териберки. Томимые теплом хостела, мы узнали, что сейчас даже у монастыря может быть сайт, кондовенький, справляющийся с единственной функцией — сообщить телефон и адрес, но быть, а также про слово «трудничество».
Тру́дничество — направление деятельности людей, работающих при православном монастыре или храме на добровольной и бескорыстной основе (во славу Божию), а при длительном периоде работы ещё и проживающих там же. В таких случаях трудник со стороны монастыря/храма обеспечивается питанием и проживанием. Трудничество — форма духовного развития. Это возможность для православного человека пожертвовать свое время и силы. Цель трудника — расти духовно, учиться смирению и человеколюбию, а значит приближаться к Богу.
Дозвониться до игумена нам не удалось. И мы, на свой страх и риск, поехали в Свято-Троицкий Трифонов монастырь, к самой норвежской границе. Большой неожиданностью оказалось то, что весь русский север оккупирован военными, и нас, дурачков, при проезде в особую зону поставили на карандаш, как потенциальных нарушителей. Доехав до Печенги, мы поймали попутку, и, высаженные посреди дороги, прошли до Луостари по заснеженной дороге посреди тундры.
За холмом нам открылся сам монастырь. Возможно, на его вид повлияло, что в округе на сотни километров были только маленькие военные городки, или это такой способ защиты от ветра, но монастырь был окружен стеной с претензией на крепостную. Весь из бруса, с изысканной резьбой и даже декоративной решёткой над темными воротами, он выглядел, как настоящий острог. Мы зашли внутрь. Страх, что сейчас нам придется, подозрительно для пограничников, отправиться в обратный путь, усиливался с каждым шагом по пустынному двору монастыря. Усиливало его и то, что монастырь находится в низине, отчего там немного холоднее чем в округе, и то, что округа эта — бескрайняя северная тундра. Погода же меняется буквально каждые 15 минут, от суровейшего снегопада до ясного, розоватого неба с почти вечным рассветом, переходящим в закат. На севере солнце ходит низко. Мы подошли к Терему в центре и зашли.
Нас встретил удивленный монах и тут же посадил пить чай. Для пребывания в монастыре нужно благословение Игумена, находившегося тогда в отъезде, и что с нами делать, было непонятно. Пока встретивший нас монах ушел улаживать это обстоятельство, в чайную зашел другой — отец Гурий. Он был в свитере и чёрном халате, с усами, бородой, немного сгорбившийся, но молодой, и с очень добрым лицом, а говорил так мягко, что ему нельзя было не улыбнуться. На вопрос, почему он ушел в монастырь отвечал: «Вообще я не в этот хотел, сюда отправили, но тут хорошо, а в миру счастья нет». Допив чай, и, видимо, получив благословение, отец Гурий, по тёмным коридорам, заставленным книгами, повёл нас в келью.
Как прекрасно жить в брусчатом доме, пахнущем сосной! В большой комнате стояли несколько кроватей, шкафы с книгами, висели иконы, и яркий свет из окна падал прямо на одну из черных штор, как на грозовое облако. Маленькая деталь, отделяющая повседневность от этого мира. Этими шторами были плотно завешаны все кровати, сидя на которых, ты мог довольствоваться только небольшой лампой, висящей на проводе. Так как ткань обладает достаточно плохой звукоизоляцией, было слышно каждый вздох и скрип. От этого стояла покойная тишина. О том, что ты все еще на земле, можно было догадаться, выглянув из штор и увидев яркий свет из окна. Нам сказали явиться к трапезе и оставили в комнате.
Как устроен монашеский быт Весь день немного смещён ближе к утру. Монастырь просыпается к утренней, в пол пятого. Затем трапеза в полдень, после неё читают тропарь, трапеза в 18:00 и после неё, уже под звездами, дружной гурьбой, все идут на вечернюю. Остальное время занимают другие службы и работа в монастыре.
Молитвой перед едой никого не удивишь, а вот во время… На старых картинах церковной трапезы, например Перова, хоть это не самый удачный пример, можно увидеть человека с кафедрой. По звонку колокольчика старейшего за столом он начинает читать псалмы, заканчивая, когда все насытятся. Наш чтец, кстати, выпускник спбгу, был послушником и во время одной из трапез повторял одну и ту же ошибку, а именно говорил применительно к богу «ево», в то время как требовалось громко и внятно «ЕГО». Отчего чтение прерывалось короткими запятыми архимандрита — « — ево, — ЕГО, — его». Под конец послушник сорвался и совершенно искренне и с обидой возмутился: « — Да я говорю ЕГО», архимандрит ответил резонирующей по всей России мыслью: «Если я тебя поправляю, значит говоришь неправильно».
На службах подобное случается еще чаще. Обычно тот самый архимандрит стоит прямо перед алтарём или внутри, в то время как остальные читают службу за кафедрой. И вопреки ритуальным спектаклям, устраиваемым священниками в городских церквях, здесь службу читают люди, искренне стремящиеся к богу. Им не перед кем играть, они не рискуют паствой, на них нет дорогих ряс и они часто ошибаются. В конце одной молитвы послушник не сказал «Аминь». Оно тут же донеслось басом откуда то свыше (из-за алтаря) и, отражаясь эхом, явило глас божий. После недолгого шушуканья монахи вторили ему, но тише — «аминь».
На вечерней и утренней, двух обязательных для всех живущих в монастыре службах, есть интересный ритуал, который невозможно встретить в обычном храме. В конце службы монахи выстраиваются не перед алтарём, а становятся парами перед иконой Святого Трифона, основателя монастыря, читают молитву, оканчивающуюся на словах «ублажа-аем, ублажаем — тя». Затем они теми же парами подходят к иконе и просят прощения и друг у друга, и у паствы, а после очень тихо говорят друг другу: «Христос среди нас — Есть и будет», и идут просить благословение у архимандрита. К слову, нам с другом объяснили все не сразу, и мы успели отличиться называнием настоятеля братом, а я, не поняв какой нужно делать поклон, не растерялся и сделал оба, что выглядело как прелестный реверанс.
Работы, вопреки нашим ожиданиям, в монастыре оказалось немного. В сущности, мы приехали туда, на север, убирать снег. Потому что это единственное послушание, которое смогли нам найти, и то его было мало. Гораздо больше мы провели времени за книгами, во сне и на службах. Что можно считать лишь разновидностями одного занятия. В монастыре вообще трудно понять, что происходит. День сурка. Трудно понять какой день, трудно понять, о чём думаешь, что делаешь. Запоминаешь бьющийся голос со службы — «господи помилуй» — и яркий снег в противовес паре лучей на дыму ладана в храме. И через этот мысленный туман проглядывает монастырская реальность.
В конце службы читают записки за здравие и упокой. Книги — генераторы случайных имён. В конце одной такой службы подходит к монаху военный и говорит: «Я подавал записку, о здравии, болящей, … , можно изменить скончалась она…» Монах кивает и военный уходит.
Монах говорит: «не работай так усердно, это же, убираешь снег и …, (не может подобрать слово), — Медитируешь — Да! Молишься».
Все другие случаи сводятся просто напросто к наслаждению мелочами. Красивое небо. Красивый снег. Заглянувшая собака с гетерохромными глазами. И смех, потому что убирать снег — самое бессмысленное занятие. Не потому, что новый выпадет. Просто уберешь — выпадет, а не уберешь — сам растает.
Нам надо было уезжать. Мы получили благословение уйти. И ушли, забыв попрощаться с отцом Гурием. Обратно до Мурманска ехали на попутках.
