» Кто и как основал хлыстовство — самую известную русскую мистическую секту. Ч.-2 Другой важный персонаж хлыстовских легенд — Иван Тимофеевич Суслов. Если верить преданию, он родился в царствование Алексея Михайловича у столетней старушки и дряхлого старика. До тридцати лет он жил в семье, обрабатывал землю и занимался хозяйством, однако затем его родители отошли в мир иной. Когда Ивану Тимофеевичу исполнилось тридцать три года, он был призван Данилой Филипповичем в деревню Старую, и там оба хлыстовских лидера три дня подряд при свидетелях возносились на небо. Так Иван Тимофеевич стал Иисусом Христом.
Вернувшись в свое прежнее жилище во Владимирской губернии, он творил чудеса, помогал сиротам и бедным. Когда же слава о хлыстовском чудотворце дошла до царя, Суслов вместе с сорока своими учениками был схвачен и в кандалах доставлен в Москву. Несмотря на многочисленные допросы (одним из которых занимался сам Патриарх Никон) и жесточайшие пытки, он так ничего и не рассказал властям о своем учении, был распят на кремлевской стене у Спасских ворот, а уже на следующий день после своего погребения Иван Тимофеевич воскрес и вернулся к своим ученикам.
Властям вновь удалось его схватить, подвергнуть пыткам и казнить на том же самом месте, однако Суслов снова воскрес.
Когда «Божественный учитель» в третий раз был открыт правительством и посажен в темницу ожидать наказания, у царя Алексея Михайловича неожиданно родился сын (будущий Петр I). Поскольку некая старица предсказала царю, что царица лишь тогда разрешится от бремени, когда всех преступников отпустят из темницы, последнее было тотчас исполнено, и Иван Тимофеевич оказался на свободе.
Тридцать лет он спокойно жил в Москве и тайно проповедовал свое учение, однако затем наступил 1700 год, Данила Филиппович вознесся при свидетелях на небо, и Ивана Тимофеевича вновь принялись преследовать. Пятнадцать лет он скитался, таясь от властей, а когда гонения поутихли, построил себе маленький домик напротив своего прежнего и, прожив в нем всего год, в возрасте ста лет (то есть около 1716 года) скончался.
Разумеется, эта легенда имеет мало отношения к биографии реального хлыстовского лидера Ивана Суслова, жившего в Москве в начале XVIII века неподалеку от Донского монастыря и занимавшегося торговлей.
Берман предполагает, что на фоне ослабления гонений против хлыстов в 1760–1770-х годах, то есть в царствование Петра III и Екатерины II, произошло слияние московской и костромской культовых традиций, вследствие чего возникла необходимость объединить почитание московского «христа» Ивана Тимофеевича и костромского — Данилы Филипповича. В результате две традиции смешались в одну легенду, в которой Данила занял место Саваофа, а Иван — его сына.
Первого хлыстовского лидера, биография которого нам сравнительно хорошо известна, звали Прокофий Лупкин. Как пишет Панченко, Лупкин был отставным стрельцом, участвовавшим в азовских походах Петра I в 1695–1696 годах. В 1710 году он был демобилизован «за скорбию падучей» (то есть, по всей видимости, из-за эпилепсии) и поселился в Москве, где занялся торговлей.
Там после длительного творения молитвы он пережил мистический опыт нисхождения на него Духа Святого и начал проповедовать хлыстовское учение в среде людей, с которыми имел торговые дела. В 1717 году Лупкина и двадцать одного его последователя (среди которых было почти поровну мужчин и женщин) арестовали. Всех их допрашивали, Лупкина били плетьми, однако, судя по дошедшим до нас показаниям, сектантам удалось запутать следствие и избежать тяжелого обвинения.
Уже в конце 1717 года большинство из них, включая самого Лупкина, выпустили на свободу. В 1733 году он скончался, не дожив всего двух месяцев до начала новых гонений на хлыстов. Как призналась его вдова на очередном следственном процессе, Лупкину удалось избежать наказания благодаря весьма внушительной взятке — деньги на нее, судя по всему, собрали его последователи.
Хлыстовский Господь для опальных стрельцов
Со времен появления первых исследований о хлыстовщине в них господствовало убеждение, что это религиозное движение носило преимущественно крестьянский характер. Как пишет Панченко, основывающийся на данных первых следственных комиссий, крестьяне составляли наиболее многочисленную группу хлыстов (около 62 %). На втором месте (около 18,5%) были лица, принадлежавшие к монастырским кругам, а на третьем — купцы и посадские люди (порядка 9%). За всё время следствия к нему было привлечено только трое дворян, и их участие в хлыстовских обрядах, по мнению Панченко, носило случайный характер.
Эту статистику оспаривает Андрей Берман, который пишет, что даже если многие христововеры формально считались крестьянами, то в сельскохозяйственном производстве они с давних пор не участвовали. Исследователь подчеркивает, что начиная со Смутного времени зачинщиками народных протестов были не крестьяне, а представители социальных групп, которые занимали промежуточное положение между податными и неподатными сословиями (казаки, служилые люди, национальные меньшинства), и потому нет оснований полагать, что в случае с религиозными движениями дело обстояло иначе.
Берман обращает внимание читателя на биографии всех трех признанных лидеров ранней христовщины. Беглым солдатом хлыстовское предание называет Данилу Филипповича. Благодаря следственным материалам по делу Лупкина мы знаем, что он занимал должность квартирмейстера в стрелецком полку. Что же касается Ивана Тимофеевича Суслова, то большинство его последователей происходило из московской Кудриной слободы, где квартировался полк Прокопия Лупкина. Таким образом, несложно прийти к выводу, что Суслов проповедовал в той самой стрелецкой среде, к которой принадлежал Лупкин. Согласно отдельным источникам, Суслов, как и Лупкин, мог тоже быть стрельцом и участвовать в московских походах против турок.
Таким образом, как пишет Берман, «все три лидера, которые считаются основателями секты людей божьих, были связаны со службой или в стрелецком войске, или в солдатских полках, т.е. полках нового строя».
Анализируя биографии сектантов, привлеченных к следствию в 1733–1739 годах, он приходит к выводу, что их признанные лидеры и идеологи были не столько крестьянами, сколько выходцами из служилых людей и дворян. Отнюдь не крестьянское происхождение, по его словам, обнаруживается и у хлыстов, арестованных в 1745–1757 годах.
Один из ключевых тезисов книги Бермана заключается в том, что любое социальное движение, даже если его участники поглощены религиозными переживаниями и мистическим экстазом, имеет экономические и политические интересы. Ранняя секта хлыстов, по его мнению, выражала интересы военного сословия и в особенности служилых людей «по прибору», то есть стрельцов, казаков и пушкарей.
После двух стрелецких бунтов в последние десятилетия XVII века Петр I принял решение о ликвидации стрелецкого войска. Их полки были расформированы, а социальный статус стрельцов за короткое время понизился до тягловых людей. Как пишет Берман, происходящее выглядело феноменальной несправедливостью в глазах тех, кто посвятил всю жизнь служению государству. В среде стрельцов и дворян пошли слухи, что царя подменили, а вместо него на престоле восседает антихрист.
В такой ситуации неизбежно было возникновение религиозного самозванчества — людей, в пику антихристу объявлявших себя «христами» или даже самим Господом Саваофом, как Данила Филиппович. Оскорбление, нанесенное им государством, бывшие стрельцы компенсировали за счет ухода в созданный ими мир новой сакральности.
«Баня духовная»: пророчества и ритуальные танцы
Среди всех элементов хлыстовской культуры наибольший интерес у сторонних наблюдателей всегда вызывали радения. В широком смысле исследователи понимают под этим словом весь обряд богослужения у хлыстов и скопцов, хотя сами сектанты называли «радением» одни лишь экстатические пляски.
Панченко пишет, что радения зависели, как правило, от народно-религиозного календаря и назначались накануне праздников. Их продолжительность составляла от нескольких часов до целых суток. Обычно радения совершались в вечернее или ночное время, для ритуальных собраний отводилась особая горница либо строилась отдельная изба. Одна крестьянская община могла располагать несколькими подобными помещениями.
Готовясь к радению, сектанты облачались в особое ритуальное одеяние (его называли «милоть», «риза» или «парус»). У мужчин оно состояло из длинной белой рубахи, расширяющейся книзу, и штанов или подштанников того же цвета. Женщины надевали белые сарафаны и/или рубахи и белые головные платки. Белый цвет и особый покрой радельной рубахи ассоциировались с погребальным убранством и, шире, — с лиминальным (переходным) статусом ее обладателя.
В структуре радения можно выделить три основных элемента: исполнение (чаще всего многократное) особого песнопения «Дай нам, Господи, (к нам) Иисуса Христа»; ритуальные танцы или «хождения» под пение духовных стихов; пророчество.
Помимо того, как пишет Панченко, «в состав радельного церемониала могли входить молитвы перед иконами, взаимные поклоны с просьбой о прощении или публичное покаяние отдельных членов общины, исполнение прозаических или стихотворных произведений эпического характера (…) и некоторые другие менее значимые элементы. По окончании радения обычно совершалась коллективная трапеза».
Вплоть до середины XVIII века непременной частью хлыстовского радельного церемониала было причащение хлебом и квасом (или водой), позаимствованное, по всей видимости, у радикального крыла старообрядцев. Однако в дальнейшем сектанты отказались от такой практики: возможно, это связано с тем, что причащение обладало огромным значением в глазах образованной и воцерковленной публики. Крестьянская же часть христововеров придавала Святым Дарам не больше значения, чем сухарям или орешкам (народным «святостям»), принесенным из храма или паломничества в надежде, что они помогут в лечении болезней.
Итак, хлыстовская молитва «Дай нам, Господи…» исполнялась «протяжным напевом» в начале радения и/или непосредственно перед пророчеством. По мнению большинства свидетелей, это песнопение было исключительно важным для сектантов, поскольку после его завершения на них нисходил Святой Дух.
Хлыстовское песнопение развилось из Иисусовой молитвы («Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго») и первоначально исполнялось вместе с ней, однако в XIX веке, по всей видимости, полностью ее вытеснило.
Непрестанное повторение в уме Иисусовой молитвы было характерно для исихазма — системы аскетических практик, распространившихся в XIV веке среди православного монашества. В исихастском тексте, вошедшем в первую редакцию «Домостроя», утверждалось, что в результате непрерывного («яко из уст дыхание») творения Иисусовой молитвы на человека последовательно снизойдут Христос, Святой Дух и Бог Отец. Эти слова могли пониматься буквально: как «вселение» лиц Святой Троицы в молящегося. Таким образом, молитвенную технику радения, как пишет цитируемый Панченко религиовед Юджин Клэй, можно возвести к традициям русского исихазма.
Экстатическую часть своего богослужения христововеры помимо «радения» называли также «хождением», «баней духовной» и даже «пивом духовным». В христовщине первой половины XVIII века существовало два вида радений. Во время радения одиночного сектант кружился на одном месте продолжительное время («часа с полтора»), пока его товарищи исполняли «Дай нам, Господи» и другие духовные песни. Получив «крещение Святым Духом» (то есть, войдя в измененное состояние сознания) и «не помня себя», кружившийся сектант принимался пророчествовать.
Коллективное радение (хождение кораблем, круг духовный, давыдов ковчег) стало самой распространенной практикой в истории русского мистического сектантства.
Во время него радеющие становились друг за другом в круг и ходили по часовой стрелке, а наставник или пророк общины стоял в центре этого круга и вертелся «за мачту».
Из более поздних источников известно о существовании иных видов сектантского танца: «стенкой» (также коллективное круговое хождение, но без мачты) и «крестиком» (последнее один из исследователей сравнивал с первой фигурой французской кадрили).
Кульминацией радения становилась фаза пророчества (сектанты называли его «судьбой» или «глаголами»), когда хлыстовские пророки «выпевали в духе» судьбу всему сектантскому «кораблю» и отдельным членам его «команды».
«Говорила, что действует по соизволению Божескому, понеже на нее сошел Дух Святой, и чтоб приходящи об оном не сомневались и вина и пива не пили и не женились; пророчествовала также, что из приходящих одни помрут, другие будут пьянствовать, третьих постигнут беды, что и случилось. Руками она махала в тот образ, якобы ангелы на крыльях ее носили», — такие показания о пророчествах сектантки Феклы были даны на следственном процессе по делу о хлыстовской ереси 1733–1739 годов.
Андрей Берман предполагает, что радение могло быть представлением в лицах сюжета Херувимской песни. Это песнопение о херувимах, восхваляющих «сопровождаемого, словно телохранителями, воинствами Ангелов» Господа Бога, исполняется во время великого входа — той самой части христианского богослужения, которую мы уже упоминали выше.
Рядовые сектанты в таком случае уподоблялись херувимам, парящим вокруг Престола Божия, а их лидер — самому Царю Небесному. Радение, пишет Берман, являлось «своеобразной схемой или, лучше сказать, динамической иконой Царства Небесного, изображением Бога в окружении ангелов».
Этот ритуал стал для сектантов заменой литургии в условиях, когда из-за никоновских реформ благодать была «взята на небо», а на земле больше не осталось священников.
Другого мнения на этот счет придерживается Александр Панченко. Он утверждает, что все основные элементы хлыстовского радения «связаны с различными формами народного православия и традиционной крестьянской культуры в целом». Так, наиболее близкие аналоги радельного танца — это крестьянские хороводы и сопровождаемые песнями народные игры.
***
Почему нас до сих пор волнует секта хлыстов, духовные корабли которых, по всей видимости, покинули Россию десятилетия назад (Берман пишет, что последний всплеск борьбы советских органов с сектантами-христововерами пришелся на 1957–1958 годы)
Человека, увлеченного культурой Серебряного века, не может не занимать вопрос о том, почему все эти «богородицы» и «святые» вскружили голову стольким литераторам начала прошлого столетия. Экстатические пляски хлыстов напоминают эзотерические практики, сопровождающиеся входом в измененные состояния сознания, а их непримиримый аскетизм в сочетании с привычкой забываться в танце говорят нам нечто важное о крестьянском характере. Наконец, хлыстовская лирика (духовные «песенки»), их предания и ритуальное творчество представляют собой завораживающий пример народной культуры XVIII–XIX веков, существовавшей почти параллельно с миром книжной премудрости и официальной духовности.
Александр Панченко пишет, что «фундаменталисты видели в хлыстах и скопцах последователей тайных иноземных ересей деструктивного типа; государственные чиновники — заговорщиков, угрожающих престолу и общественному спокойствию; писатели-модернисты — носителей особого народно-религиозного мистериального знания, источника для нового понимания религии, телесности и пола; народники, а вслед за ними и марксисты-революционеры — стихийных коммунаров, организационную базу для крестьянской революции; советские религиоведы сталинской поры — кулаков-эксплуататоров».
При этом многие тайны христововеров до сих пор остаются нераскрытыми, а это значит, что стоит ждать появления новых исследований.