ИНОСТРАНЦЫ О СВОБОДОЛЮБИИ РУССКИХ

Вопреки байкам про «рабский менталитет» и «генетических рабов», иностранные источники XVI и XVII веков буквально пестрят сообщениями о свободолюбии русских, их непокорности и необыкновенной привязанности к родной земле и тяге к возвращению на Родину в случае пленения.
Об этом писали посол Великого княжества Литовского в Крыму Михалон Литвин, отметивший, что на невольничьих рынках хитрые и лживые непокорные русские рабы ценятся дешевле всего; неизвестный французский путешественник, осветивший восстания русских рабов на турецких галерах в Неаполе и «Негрепонте»; ландскнехт Конрад Буссов — очевидец и участник русской Смуты и многие другие.
О том же нам говорят и своеобразные «путевые листы», выданные великими магистрами ордена госпитальеров Жаном де Хомедесом и Жаном Леллеком де Лакассером бежавшим русским невольникам, перебившим охрану на турецких галерах. Но детально об этих и многих других событиях, нашедших отражение в европейских источниках, мы поговорим потом, а сейчас опишем весьма интересный случай, произошедший и описанный голландским моряком Яном Янсеном Стрейсом, бежавшим с турецкой каторги вместе с русским гребцом.
В 1647 году юный Ян Стрейс сбежал из дома, завербовавшись в Амстердаме на судно для большого торгового плавания. Побывав в различных местах Африки, Юго-Восточной Азии, на Тайване и в Японии, он вернулся в Голландию, однако вскоре поступает на венецианский флот, который вел боевые действия против Османской империи. Это плавание было менее удачным — Стрейс оказался захвачен турками в плен. Ну а то, что произошло далее описал сам Ян в своей автобиографической книге «Три путешествия»:
«…с меня сняли платье, обрезали мне волосы, и голым, только в тонких полотняных подштанниках, посадили за весла, с которыми мы вшестером управлялись. Меня приковали к московиту, который уже более двадцати четырех лет пробыл на галере, ибо помимо несчастья попасть в рабство, что предстоит всем иноземцам, состоящим на службе в венецианской армии и взятым в плен, их ждет вечная неволя, от которой султан не позволяет откупиться никакими деньгами. Мне такой обычай не особенно нравился, но тем не менее пришлось терпеливо покориться.
Шесть недель просидел я на галере не без тяжких наказаний плетью от надсмотрщика, который угощал ею мою голую шкуру. Если даже я или кто иной гребли ловко и изо всех сил, жестокий палач бил всех без разбору, считая непорядком, если он не слышит чьих-нибудь криков. Такая жизнь стала мне весьма противна.
Мой русский товарищ часто уговаривал меня бежать, к чему у меня было желание, но путь никогда не был свободен, и что-нибудь все время стояло на дороге. Кроме того венецианская армия находилась на расстоянии двух часов от нас, и берег бдительно охранялся турками. Этот русский уже несколько раз пытался бежать; но его каждый раз настигали, вследствие чего он потерял уже уши и нос. Это нагнало на меня страх, однако он придал мне бодрости следующими словами: Что же, ты предпочитаешь навсегда остаться в дураках, чем отважиться потерять что-нибудь ради свободы И если случится так что нас сразу поймают, то вся вина падет на меня, а ты отделаешься ударами по пяткам; что же касается меня, то они поклялись, что сожгут меня в случае нового побега; но я скорее умру, чем позволю этим чертовым собакам мучить и пытать меня. Нужна большая решимость, если хочешь добиться чего-нибудь значительного, а разве существует более прекрасное и лучшее сокровище, нежели свобода (очевидно, то ли русский пленник имел мощный скилл красноречия, то ли Стрейс впоследствии придал его словам более литературный вид — прим. моё).
Эти и подобные речи склонили меня к тому, что я согласился на побег. Русский, который научился всем уловкам, задолго до того побывал в Константинополе, купил там напильник и зашил его в свою куртку. Он всегда имел при себе кремень и восковую свечу, чтобы можно было на случай нужды работать в любое время, даже ночью.
Однажды в четыре часа после обеда нас, рабов, отпустили взять воды в наши сосуды. Когда мы вышли на берег, то отошли немного вглубь, еще прикованные друг к другу. Тем временем пошел сильный дождь. Мы зашли в покинутую хижину, и так как наступила ночь, то мой товарищ высек огонь, зажег восковую свечу и начал пилить, пока не разъединил нас, после чего мы обратились в бегство.
Ночь весьма благоприятствовала нам, ибо было темно, и нам удалось незамеченными добраться до берега за час до рассвета. Там мы увидели множество палаток. Сильный дождь согнал часовых с их постов, и мы прошли среди них, прежде чем кто-нибудь заметил это. Но когда мы поплыли и зашевелились в воде; они нас открыли и выпустили нам вслед множество стрел, так как благодаря сильному дождю не могли употребить в дело огнестрельное оружие. Они нас заметили потому; что при малейшем движении вода загоралась огнем от находящейся в ней соли; поэтому они заметили нас и стреляли так, что стрелы ложились совсем рядом, а одна из них даже попала московиту в задницу, но он продолжал плыть, пока мы не вышли из-под обстрела; тогда я хотел вытащить из него стрелу, но бедняга жалобно закричал: Оставь ее там, оставь! Это стрела с зазубринами, так ты убьешь меня в тысячу раз скорее. И бедняга должен был проплыть со своим острым хвостом без перьев еще две мили, прежде чем мы добрались до венецианского флота. Течение здесь быстрое, и у нас не хватило бы сил продержаться, если бы нас не несло все время боковым течением.
Наконец рано утром мы добрались, до корабля Авраамово жертвоприношение, который нас подобрал, и где у товарища вырезали из задницы стрелу, проникшую до кости, и нужна была большая осторожность, чтобы извлечь ее, тем более, что она вонзилась сбоку. На стреле было восемь зазубрин, но московит скоро вылечился, и мы благодарили бога за счастье, что избавились от тех бешеных псов.»

.