«Всё богатство Индии будет нам наградой»
Политику Павла, внешнюю и внутреннюю, часто называли непредсказуемой и произвольной. Действительно, на первый взгляд может показаться, что она целиком зависела от его минутной прихоти. Но прихоти Павла имели в своей основе старомодное чувство рыцарской чести, чуть ли не в средневековом его значении. Он желал быть монархом, чьи действия определяют не «интересы», не «польза» государства, тем более не «воля народа», а исключительно высшие понятия чести и справедливости.
Именно эти соображения толкнули его на причуду стать гроссмейстером ордена св. Иоанна Иерусалимского, или так называемого Мальтийского ордена. Православный царь не увидел никакого затруднения в том, чтобы стать во главе самого католического из орденов.
Полномочный министр Мальтийского ордена при русском дворе граф де Литта и его брат, папский нунций, с радостью пошли навстречу желанию Павла. Орден переживал не лучшие времена. Его командорства в различных странах Европы были закрыты или конфискованы, сама Мальта находилась под угрозой захвата ее Францией или Англией. По воле Павла все изменилось: были восстановлены не только командорства ордена в Польше, но и появились новые в самой России.
С этих пор Павел неоднократно появлялся на торжественных выходах в гроссмейстерской мантии, с крестом первого гроссмейстера ордена де ла Валетта на шее, который ему поспешили прислать из Рима. Он требовал, чтобы все относились к орденским обрядам с величайшей серьезностью и, воображая себя новым Баярдом, заставлял ставить в придворном театре пьесы из времен рыцарства. Придворные, посвященные в рыцари, должны были носить старинный орденский наряд: длинную мантию из черного бархата, с вышитыми на ней крестами. Этот театральный маскарад вызывал улыбки у всех, кроме Павла.
Политическим результатом мальтийских придворных забав стал разрыв с Англией, захватившей Мальту и таким образом лишившей царственного гроссмейстера его новых владений.
Возмездием Англии за Мальту стало эмбарго, наложенное Павлом на английские суда и товары во всех российских портах. Одновременно царь приказал графу Ростопчину, фактически возглавлявшему коллегию иностранных дел, изложить свои мысли о политическом состоянии Европы. Ростопчин представил мемориал, не подозревая, по его словам, что этот документ не только произведет важные перемены в политике, но и послужит основанием новой политической системы. Павел продержал у себя этот документ два дня и возвратил автору с резолюцией: «Апробую (одобряю) ваш план во всем, желаю, чтобы вы приступили к исполнению оного: дай Бог, чтоб по сему было!»
Главная мысль ростопчинского мемориала заключалась в тесном союзе с Францией (то есть с Наполеоном) для раздела Турции, что должно было уничтожить влияние Англии в Средиземноморье и на Ближнем Востоке. Предполагалось привлечь к разделу Австрию и Пруссию, соблазнив первую Боснией, Сербией и Валахией, а вторую некоторыми северогерманскими землями, против присоеденения которых остальные союзники не будут возражать в награду за участие в антианглийской коалиции. Россия, писал Ростопчин, может рассчитывать на Румынию, Болгарию и Молдавию, «а по времени греки и сами подойдут под скипетр российский». Эта мысль понравилась Павлу, и он приписал на полях: «А можно и подвесть».
Об Англии Ростопчин отзывался крайне неодобрительно, говоря, что она «своей завистью, пронырством и богатством, была, есть и пребудет не соперница, но злодей Франции». В этом месте царь одобрительно приписал: «Мастерски писано!», а там, где мемориал распространялся о том, что Англия вооружила против Франции «все державы», сокрушенно черкнул: «И нас грешных». Согласившись с мнением автора, что союз с Францией позволит соединить престолы Петра Великого и святого Константина, Павел тем не менее заключил: «А меня все-таки бранить станут».
Наполеон и сам искал союзника в борьбе против Англии и в свою очередь прозорливо угадал переменчивый нрав Павла. Демонстрируя свои добрые отношения к России, он приказал отпустить без всяких условий всех русских пленных, захваченных французскими войсками в итальянско-швейцарскую кампанию 1799-1800 гг. В состоявшейся по этому поводу беседе с русским послом графом Спренгтпортеном первый консул особенно напирал на то, что географическое положение России и Франции обязывает обе страны жить в тесной дружбе. Помимо этого Наполеон послал Павлу собственноручное письмо, в котором заверял царя, что если тот пошлет к нему свое доверенное лицо с необходимыми полномочиями, то через двадцать четыре часа на материке и на морях водворится мир.
Поступок Наполеона с русскими пленными очаровал Павла. Он ответил письмом от 18 декабря 1799 года, отправленным вместе с полномочным послом Колычевым. В нем царь проявил верх великодушия и снисходительности. «Я не говорю и не хочу говорить ни о правах человека, ни об основных началах, установленных в каждой стране, писал он. Постараемся возвратить миру спокойствие и тишину, в которых он так нуждается».
Впрочем вслух Павел говорил иное. Однажды, разложив на своем столе карту Европы, он согнул ее надвое со словами:
Только так мы можем быть друзьями.
Союз с Наполеоном был заключен.
В январе 1801 года царь готовил Англии еще один сюрприз он намеревался отобрать у нее Индию. Этот замысел вынашивался в строжайшем секрете, помимо самого Павла в него были посвящены всего несколько военных чиновников. В рескрипте атаману войска Донского генералу от кавалерии Орлову приказывалось как можно быстрее выступить в поход; до Индии идти вам всего месяц, писал царь, зато «все богатство Индии будет нам за сию экспедицию наградой». В случае нужды Павел обещал послать вслед казакам пехоту, «но лучше кабы вы то одни сделали». При рескрипте прилагались карты маршрута до Хивы: «далее уже ваше дело достать сведения до заведений английских». (Спустя несколько дней генеральный штаб все-таки обнаружил у себя карты Индии, которые и были посланы Орлову при втором рескрипте.) Кроме того, прибавил Павел, «мимоходом утвердите Бухару, чтобы китайцам не досталась».
Это распоряжение Павла обычно относят к разряду исторических анекдотов. Но в то время планы военной экспедиции в английскую Индию посещали головы многих государственных деятелей и кондотьеров. Достаточно сказать, что египетский поход Наполеона был лишь подготовительным этапом для проникновения в Индию; первый консул готов был поддержать и это начинание царя, но Павел твердо решил пожать лавры единолично. Примерно тогда же французскому правительству было представлено на рассмотрение два проекта изгнания англичан из Индии. Автор одного из них для успешного исхода дела считал достаточным восьми судов с трехтысячным десантом. Конечно, этот проект выглядел авантюрой, но авантюрой не безнадежной. Военные силы англичан в Бенгалии состояли всего-навсего из двух тысяч солдат и тридцати тысяч сипаев туземцев, обученных европейским приемам ведения войны, чья верность британской короне была весьма сомнительна (именно сипаи встали во главе восстания индийцев против англичан в середине XIX века). Поэтому, посылая в Индию сорок донских полков (22 507 человек при 24 орудиях), Павел отнюдь не рисковал стать посмешищем всего света.
Другое дело, что организация индийской экспедиции заставляла вспомнить времена Александра Македонского. Не имея ни военных магазинов в тылу, ни достаточных запасов, обреченное на долгий зимний путь по безлюдным степям, казачье войско таяло на глазах. Уже после переправы через Волгу, Орлов 27 февраля донес в Петербург, что «одних привели в усталь, а других и вовсе лишились…» Вспомнив при этом о далеко не райском тропическом климате Индии, легко представить себе, что ждало несчастных донцов дальше!
Убийство Павла стало подлинным спасением для казачьего войска. Александр I завернул его с дороги назад это было первое государственное распоряжение молодого государя.
25 марта 1801 года Орлов провозгласил перед радостно загудевшими полками:
Жалует вас, ребята, Бог и государь родительскими домами!
