ИСААК ЛЕВИТАН. ОСЕННИЙ ДЕНЬ. СОКОЛЬНИКИ. 1879

* * *
Вы помните прелестный уголок —
Осенний парк в цвету янтарно-алом
И мрамор урн, поставленных бокалом
На перекрестке палевых дорог
Вы помните студеное стекло
Зеленых струй форелевой речонки
Вы помните комичные опенки
Под кедрами, склонившими чело
Вы помните над речкою шале,
Как я назвал трехкомнатную дачу,
Где плакал я от счастья, и заплачу
Еще не раз о ласке и тепле
Вы помните… О да! забыть нельзя
Того, что даже нечего и помнить
Мне хочется Вас грезами исполнить
И попроситься робко к Вам в друзья
И.Северянин, 1911″
…………..
Первая картина Левитана, приобретенная Третьяковым для своей галереи. Написана осенью 1879 когда восемнадцатилетний Левитан, изгнанный из Москвы в ходе антиеврейской кампании, жил в Салтыковке.
«Осенний день. Сокольники» это один из немногих пейзажей Левитана, на которых присутствует фигура человека, фигура прогуливающейся по парку женщины была написана не самим художником, а его другом по Училищу живописи братом известного писателя Николаем Павловичем Чеховым (1858-1889).
На картине изображена пустынная аллея парка ранней осенью. Тёмным пятном виднеются вечнозелёные сосны, уходящие ввысь, тропинка усеяна пожелтевшими листьями. Картина проникнута грустью и ностальгией, исполнена в легкой этюдной манере, которая во многом также объясняется небольшим размером полотна.
1879 год, время работы над картиной, было одним из трудных периодов в жизни художника. После указа, запрещавшего пребывание евреев в Москве, молодой, девятнадцатилетний Левитан был выселен в Салтыковку, где художник писал ностальгические, печальные пейзажи.
Из книги Константин Паустовский «Исаак Левитан»:
Лето в Салтыковке Левитан вспоминал потом как самое трудное в жизни. Стояла тяжелая жара. Почти каждый день небо обкладывали грозы, ворчал гром, шумел от ветра сухой бурьян под окнами, но не выпадало ни капли дождя. Особенно томительны были сумерки. На балконе соседней дачи зажигали свет. Ночные бабочки тучами бились о ламповые стекла. На крокетной площадке стучали шары. Гимназисты и девушки дурачились и ссорились, доигрывая партию, а потом, поздним вечером, женский голос пел в саду печальный романс:
Мой голос для тебя и ласковый и томный…
Он слушал по вечерам из-за забора пение незнакомки, он запомнил еще
один романс о том, как «рыдала любовь».
Ему хотелось увидеть женщину, певшую так звонко и печально, увидеть
девушек, игравших в крокет, и гимназистов, загонявших с победными воплями деревянные шары к самому полотну железной дороги. Ему хотелось пить на балконе чай из чистых стаканов, трогать ложечкой ломтик лимона, долго ждать, пока стечет с той же ложечки прозрачная нить абрикосового варенья. Ему хотелось хохотать и дурачиться, играть в горелки, петь до полночи, носиться на гигантских шагах и слушать взволнованный шепот гимназистов о писателе Гаршине, написавшем рассказ «Четыре дня», запрещенный цензурой. Ему хотелось смотреть в глаза поющей женщины, — глаза поющих всегда полузакрыты и полны
печальной прелести.
Лето кончилось. Как-то в сумерки Левитан встретил у калитки своего дома молодую женщину. Ее узкие руки белели из-под черных кружев. Кружевами были оторочены рукава платья. Мягкая туча закрыла небо. Шел редкий дождь. Горько пахли цветы в палисадниках. На железнодорожных стрелах зажгли фонари.
Незнакомка стояла у калитки и пыталась раскрыть маленький зонтик, но он не раскрывался. Наконец он раскрылся, и дождь зашуршал по его шелковому верху. Незнакомка медленно пошла к станции. Левитан не видел ее лица, — оно было закрыто зонтиком. Она тоже не видела лица Левитана, она заметила только его босые грязные ноги и подняла зонтик, чтобы не зацепить Левитана. В неверном свете он увидел бледное лицо. Оно показалось ему знакомым и красивым.
Левитан вернулся в свою каморку и лег. Чадила свеча, гудел дождь, на
станции рыдали пьяные. Тоска по материнской, сестринской, женской любви вошла с тех пор в сердце и не покидала Левитана до последних дней его жизни.
Этой же осенью Левитан написал «Осенний день в Сокольниках». Это была первая его картина, где серая и золотая осень, печальная, как тогдашняя русская жизнь, как жизнь самого Левитана, дышала с холста осторожной теплотой и щемила у зрителей сердце.
По дорожке Сокольнического парка, по ворохам опавшей листвы шла молодая женщина в черном — та незнакомка, чей голос Левитан никак не мог забыть. «Мой голос для тебя и ласковый и томный…» Она была одна среди осенней рощи, и это одиночество окружало ее ощущением грусти и задумчивости.»
К счастью, картина Левитана на ученической выставке была замечена и куплена меценатом Павлом Третьяковым, что стало началом признания художника. В последствии Третьяков уже не выпускал Левитана из поля своего зрения, и редкий год не приобретал у него новых работ для своего собрания.
Искусствовед А. А. Фёдоров-Давыдов так писал о картине:
Противопоставление громадности пространства неба и высоты сосен сравнительно маленькой фигурке делает её такой одинокой в этой пустынности парка. Изображение проникнуто динамикой: дорожка убегает вдаль, по небу несутся облака, фигурка движется на нас, желтые листья, только что сметенные к краям дорожки, кажутся шуршащими, а растрепанные верхушки сосен качающимися в небе.

.