КАК ПРОЖИТЬ НА ОДНО ДОВОЛЬСТВИЕ: ПОЛИЦЕЙСКИЕ «ПРИРАБОТКИ» В РОССИИ XIX — НАЧАЛА ХХ ВЕКОВ
Точно неизвестно, когда появилась поговорка «Не обманешь не продашь», но в этом деле отечественные торговцы добились небывалого искусства. «В торговле без обмана и нельзя Душа не стерпит! От одного грош, от другого два, так и идет сыздавна. Продавца у нас пять лет такому делу учат», философствовал неизвестный приказчик сто лет назад. На ушлых продавцов находилась управа — не менее ушлые городовые и полицейские. Как же строились взаимоотношения полиции с ворами и торговцами
Невероятно, но факт: в середине XIX века в Москве на 400 тыс. жителей совершалось всего 5-6 убийств, 23 грабежа, около 400 мошенничеств и порядка 700 краж. И все это за год. Две трети преступлений раскрывались. Но настали новые времена: после отмены крепостного права масса людей устремилась в Москву. Увеличилось там и количество «лихих» людей.
ХIХ век подарил редкое единение полиции и торговцев.
12 октября 1861 года студенты пришли к зданию московского генерал-губернатора с требованием освободить ранее арестованных своих товарищей. Так вот, в разгоне манифестации, наряду с полицией и конными жандармами, действующими по долгу службы, активно участвовали лавочники-охотнорядцы, примкнувшие к этому «мероприятию». Острые на язык москвичи окрестили это побоище «Битвой под Дрезденом», так как оно произошло возле гостиницы «Дрезден» на Тверской площади, напротив генерал-губернаторского дома.
Мизерная зарплата блюстителей порядка всегда была «оправдывающим» фактором их мздоимства. Городовой в 1900 году получал 2027 руб. в месяц, в зависимости от выслуги лет.
Вот что писал современник в начале XX века: «Министерство внутренних дел действительно тепленькое. Неопытные люди диву даются: чины полиции содержание получают не ахти какое, а живут отлично, одеты всегда с иголочки. Приставы это уже полубоги; вид у них по меньшей мере фельдмаршальский, а апломба, красоты в жестах!.. Портные, переплетчики, сапожники все цехи работают даром на полицию: это уже всероссийский закон его же не перейдешь!»
Дознание по уголовным делам обычно велось с обязательным рукоприкладством. Более того, драчунам-полицейским народ доверял, не считая их способными к подвоху. И, наоборот, как огня боялся вежливых дознавателей, которые не опускались до побоев, а старались добиться признания другими способами: кормили селедкой, после которой не давали пить, либо помещали на ночь в кутузки, полные клопов, в которых ни один из обвиняемых не мог забыться сном хотя бы на минуту. Таких следователей народ всеми силами избегал и старался попасть в другой полицейский участок, где дело вели «правильно», то есть не допускали ничего, кроме мордобоя.
В эти же годы существовал еще один довольно оригинальный способ наказания за мелкие кражи. Городовой имел полномочия не тащить вора в участок, а рисовал мелом на его спине крест в круге и, вручив метлу, заставлял мести мостовую на месте преступления. Таких метельщиков особенно было много в праздничные дни, когда между толпами гуляющих и делающих покупки обывателей шныряли воры обоего пола, иногда шикарно одетые. Городовые, знавшие многих мошенников в лицо, не дремали. И вот эти франты и роскошно одетые дамы с метлами в руках и крестами, намалеванными на спинах дорогих одежд, особенно вызывали остроты и шутки простолюдинов, устраивающих вокруг них целые гуляния.
Всенародное позорище длилось обычно до темноты, после чего воров, связанных за руки веревкой, городовой вел, как на поводке, в участок. На другой день они мели мостовую около казенных учреждений данного участка, а к вечеру, после работы, заносились в списки воров и отпускались по домам. Таким образом, «судебный процесс» вместе с отбытие наказания не превышал суток.
После того, как в 1866 году стали вводиться мировые суды с «культурным» судопроизводством, они показались народу чересчур «канительными».
В иные воскресные дни весной или летом раздавалась по улицам Москвы тревожная барабанная дробь, и любопытным представлялась такая картина: за барабанщиком шел взвод солдат с офицером, за ними пара лошадей тащила выкрашенную в черный цвет платформу, посредине которой на скамье сидели обычно двое или четверо арестантов мужчин или женщин в серых халатах, на груди у них висели черные дощечки с надписями крупными белыми буквами: «За убийство», «За поджог», «За разбой» и т. п. Рядом с колесницей шел человек в красной рубахе палач. Это везли на Коровью площадь (сегодня это район станции Московского метро «Октябрьская») лишенных по суду всех прав состояния преступников, приговоренных на каторгу или в Сибирь на поселение для исполнения над ними «обряда гражданской казни».
По приезде на площадь преступника вводили на построенный за ночь деревянный эшафот и ставили к столбу. Священник напутствовал его и давал целовать крест, после чего громко читался приговор (если осужденный был дворянин, над его головой ломали шпагу). Затем раздавался барабанный бой, и арестант приковывался минут на десять к позорному столбу. Собравшиеся вокруг горожане бросали на эшафот медные монеты, предназначавшиеся осужденному, и их набиралась порой изрядная сумма. Так, вопреки расхожей поговорке про Москву и слезы, московский люд выражал жалость хоть бы и к преступнику.
Однако сердобольные москвичи часто становились жертвами грабителей, особенно на городских окраинах. Там в середине XIX в., по словам современников, масляные фонари горели весьма тускло по причине того, что пожарные, в ведении которых они находились, выделяемое для освещения конопляное масло в основном употребляли с кашей. Поэтому ночью на темных улицах нередки были крики: «Караул, грабят!» Некоторые храбрецы выбегали из домов на помощь, менее мужественные отворяли форточки и как можно внушительнее и громче кричали «Идем!»
Если кто думает, что сто лет назад не было ГИБДД, глубоко ошибается. Вот методы работы полиции с извозчиками: ежели стоящий на посту городовой замечал за извозчиком малейшее нарушение, например не соблюдалась дистанция в положенные 3 сажени (1 сажень 2,1 м) или вместо двух в повозке сидели три человека, он доставал свою книжечку и записывал туда номер извозчичьей бляхи, что влекло за собой штраф в 3 руб. Дабы избежать существенного штрафа, извозчик бросал под ноги городовому двугривенный, а то и больше, и одновременно кричал: «Берегись!» Городовой понимал условный клич, смотрел под ноги и, узрев монету, незаметно становился на нее сапогом. До того как конка, а затем трамвай стали вытеснять извозчиков с городских улиц, заработок извозчиков, несмотря на всяческие поборы, был весьма неплохой.
На московских улицах конца XIX века были такие вывески (орфография сохранена): «Буфетчик-кондитер с накрышкой зала под скатерти, мельхивор и всякую посуду на своих столах под двести и более персон гостей. Справляет купеческия уважаемые свадьбы балы и почтенные поминки. Здесь же спросить тапера, военного генерала и оркестру скрипок господина Брабанца. Люди во фраках, чулках и по всякому положению».
Надо пояснить смысл рекламного шедевра, относящегося к 70-м гг. позапрошлого века. Мельхивор это, безусловно, мельхиор; люди во фраках и чулках официанты. Военный генерал отставной генерал, обязательно в мундире и при всех орденах, которого тщеславные купцы приглашали за плату на различные торжества, выдавая его за близкого знакомого. Но случались и совсем анекдотические моменты. Не всегда удавалось найти вместо генерала хотя бы капитана второго ранга, как у классика, и на роль почетного гостя приглашался либо отставной поручик, либо вообще артист, разумеется, в бутафорском одеянии.
В описываемое время в г. Иваново-Вознесенске играли купеческую свадьбу, на которой присутствовал «родственник-генерал», украшенный пятью (!) огромными блестящими звездами персидского (!) ордена Льва и Солнца. Рядом с ним на особой подушке лежали не поместившиеся на груди и животе столь же бутафорские награды. Сей «генерал» был выписан на гастроли из столицы, и ему были устроены помпезные встречи и проводы на вокзале с участием делегации с иконой и хлебом-солью, военного оркестра, нарядов полиции, пожарных и бенгальского огня. Смотреть на «генерала» сбежалось полгорода, а купцы-конкуренты устроителя свадьбы потеряли от досады и зависти головы. Кстати, «генерал», войдя в роль, счел себя обиженным платой и письменно требовал с купца дополнительное вознаграждение. Каковое и было ему вручено из опасения скандала и огласки.
Торговля была сосредоточена в частных руках, за исключением продажи водки, которая являлась царской монополией. Существовали специальные казенные винные лавки казенки. Помещались они на тихих улочках вдали от церквей и учебных заведений этого требовали полицейские правила. Водка продавалась двух сортов, которые различались цветом сургуча. Более дешевая, с «красной головкой», стоила 40 коп. Бутылка водки (0,6 литра) высшего сорта с «белой головкой» 60 коп. (1910 г.). Продавались также сотки (120 граммов) и мерзавчики (60 граммов). Деньги в лавке принимала женщина, обычно вдова мелкого чиновника, зато бутылку выдавал здоровенный бугай, который при случае мог «успокоить» любого алкаша.
Вся стена около таких казенок была в красных отметинах. Обычно народ победнее, купив дешевую «красную головку» и выйдя на улицу, отбивал о стену сургуч, ударом ладони выбивал картонную пробку и тут же выпивал бутылку. Закуска приносилась с собой либо покупалась у тут же стоящих торговок. Особенно колоритны были эти бабы зимой, когда в своих толстых юбках сидели на чугунках с картошкой, заменяя собой термос и одновременно греясь в трескучий мороз. Полицейские разгоняли эти компании от винных лавок, но особого рвения не проявляли, так как всегда получали «свою долю» от завсегдатаев казенки.
