МИНИСТЕРСКАЯ ОТДУШИНА В ЖЕНСКУЮ ГРИМЕРКУ

После Февральской революции в государственных (бывших императорских) театрах был принят ряд мер по устранению «наследия старого режима». Так, из здания Дирекции театров вынесли громадный портрет Николая II (при этом золотая рама, в которой он висел, временно осталась на месте, удивляя своим видом посетителей). В Мариинском театре сменили занавес работы А.Я. Головина с изображением двуглавого орла на новый, из оперы «Орфей», политически нейтральный (и также написанный Головиным); на театральных афишах вместо того же орла появилась лира, а золоченые гербы и вензеля в зрительных залах предполагалось задрапировать красным сукном.
Вскоре некоторые из этих элементов интерьера демонтировали — по крайней мере отсутствие корон и вензелей на царских ложах в Михайловском театре один из рецензентов обнаружил уже 13 марта. Подобные известия встревожили членов Особого совещания по делам искусства при комиссаре Временного правительства над бывшим Министерством двора. 19 марта совещание обратилось к комиссару Ф.А.Головину, сообщая ему о слухах, согласно которым «внутри зданий Государственных театров предположено уничтожить все эмблемы Государственного герба с тем, чтобы заменить их другими украшениями во вкусе возрождения». Деятели искусства находили, что «таковая замена может нанести значительный ущерб художественной цельности этих сооружений» и ходатайствовали о предоставлении им «обсуждения и решения этого вопроса». Помощник комиссара П.М. Макаров наложил на обращение резолюцию, в которой попросил его авторов «представить свои соображения по этому поводу», а в служебном письме директору театров В.А. Теляковскому от 21 марта велел «без доклада мне не предпринимать никаких замен эмблем Государственного герба».
И все же остановить перемены в театрах было невозможно. Распоряжением комиссара над Дирекцией театров Н.Н. Львова театральным чиновникам предписывалось появляться в зрительном зале не в вицмундирах, а в обычных костюмах, капельдинерам же было предложено сменить прежние ливреи на пиджаки (отсутствие более глубоких преобразований в театральном ведомстве позволило критику Б.П. Никонову спустя два месяца констатировать, что «до сих пор самою «видною» реформою остается перемена костюма у капельдинеров…»). Любопытно, что в итоге руководство оставило капельдинерам их раззолоченные ливреи, после чего, как шутили рецензенты, у них осталось одно отличие от дореволюционных времен: «Почти все капельдинеры обросли усами и бородой. При старом режиме капельдинеры обязаны были бриться».
В Москве не отставали от Петрограда в стремлении изменить облик бывших императорских театров в более соответственном революционному времени духе. Администрация Большого театра размышляла о смене занавеса, изображавшего въезд К. Минина и князя Д.М. Пожарского в освобожденную от поляков Москву, что предшествовало избранию на царство Михаила Романова. В черновом варианте письма (документ не датирован) уполномоченного по Большому театру, знаменитого певца Л.В. Собинова Ф.А. Головину артист писал: «Если занавес с изображением «въезда кн. Пожарского» в настоящее время будет признан неудобным, то я прошу заменить занавесом в память 1812 г.». Изготовление занавеса для Большого театра по эскизу художника К.А. Коровина на тему Отечественной войны было одобрено 19 июня в Петрограде на заседании Театральной комиссии при Совете по делам искусств (последний был преемником Особого совещания) под председательством главноуполномоченного по государственным театрам Ф.Д. Батюшкова. Информация о политическом подтексте смены занавеса попала и в прессу.
И один из самых ярких (и, безусловно, наиболее пикантных) скандалов в государственных театрах в 1917 году, связанных с ликвидацией «наследия старого режима», также случился в московском Большом театре.
В начале мая 1917 года Л.В. Собинов, в чьих руках сосредоточилось управление Большим театром после Февральской революции, обратился в Московскую контору государственных театров по не совсем обычному поводу: «Комендант Большого театра донес мне, что в умывальной комнате министерской ложи Большого театра обнаружена балетными артистами на высоте человеческого роста отдушина, ведущая в артистическую уборную, служащую для переодевания артисток оперы и балета».
Артист подробно описал отдушину: «Приблизительно 6 кв. вершк закрытая со стороны ложи медной дверцей с висячим замком, со стороны артистической дамской уборной оканчивается решеткой, до сих пор считавшейся за вентиляционное отверстие».
Собинов требовал от чиновников конторы «сообщить мне незамедлительно, имеются ли в Конторе сведения, когда устроена эта отдушина и в чьих руках находится ключ от висячего замка», так как комендант московских государственных театров Н.П. Штер (которого певец в документе не совсем точно называл комендантом Большого театра) «заявил мне, что у него ключа нет и не было, и что он сам не знал о существовании подобной вентиляции».
16 мая последовал ответ Московской конторы государственных театров за подписью управляющего конторой С.Т. Обухова. В документе содержалась ссылка на заявления архитектора конторы В.А. Величкина и архитектора Московского дворцового управления С.А. Ползикова о том, что «за время их службы в конторе театров, т. е. за последние 16 лет, никаких работ по устройству отдушины в умывальной комнате министерской ложи Большого театра, ведущей в артистическую уборную артистов балета и хора, не производилось».
По мнению В.А. Величкина, «назначение устройства отдушины более-менее определенно может быть выяснено только во время производства работ по заделке ее».
Вопрос о ключе от висячего замка также не прояснился, так как, согласно цитированному отношению конторы, «при приемке комендантом театров гвардии подполковником Штер казенного имущества, оставшегося после полицеймейстера театров покойного генерал-майора Переяславцева, такового не оказалось».
Информация о находке потайной дверцы с «отдушиной» в умывальной комнате министерской ложи (имеется в виду ложа, предназначавшаяся для министров императорского двора — крайне правая ложа бельэтажа; после Февральской революции и вплоть до августа 1917 года, когда она была официально передана в распоряжение комиссара над бывшим Министерством императорского двора, ложей фактически распоряжалось руководство Большого театра) вскоре попала в прессу. Сообщалось, что «возбуждение в балетной труппе по поводу сделанного «открытия» царит большое»; артистки, по их словам, «никогда не подозревали, что их уборная сообщается с министерской ложей, посредством окошка, проделанного когда-то в стене и служившего для каких-то тайных целей», а само окошко «имело вид самой безобидной отдушины».
«Интересно знать: для кого был сделан этот наблюдательный пункт» — задавались риторическим вопросом в «Петроградской газете», хотя, казалось бы, ответ лежал на поверхности, так как ложа была закреплена за конкретным лицом (что не исключало, конечно, возможности появления «отдушины» при одном из его предшественников по должности). Впрочем, никаких документов, свидетельствующих о желании руководства Большого театра опросить последнего владельца ложи — графа В.Б. Фредерикса, обнаружить не удалось, в связи с чем сообщения журналистов о продолжении розысков «лица, хранившего ключ от потайной двери» выглядели не вполне убедительно.
История с находкой «отдушины» в министерской ложе Большого театра убедительно ложилась в концепцию угнетения старым режимом как искусства в целом, так и его деятелей, демонстрируя одновременно цинизм, похотливость и неуважение к женской половине труппы со стороны высокопоставленных лиц, заглядывавших в «потайную дверцу».
Вероятно, лишь обнаружение последней в начале мая, когда, по окончании сезона в бывших императорских театрах, наступал длительный период летних каникул, во время которых театральная жизнь замирала, помешало этому открытию стать причиной более крупного скандала. В течение лета и начала осени в стране произошли столь значительные события, что к началу следующего сезона об «отдушине» основательно забыли.
Тайна министерской ложи так и осталась нераскрытой…

.